Опьяненная любовью - Страница 35

Джексон открыл глаза и сделал попытку обуздать нарастающую страсть. Криво улыбаясь, он уже неохотно продолжил собственную игру. «Прозревший» заявил:

— Руки не обманули несчастного — вы, мисс, действительно ошеломляюще хороши. Жаль, что слепец не дал заключения насчет ваших ног. Они бы его не разочаровали…

— Прекрати, Филипп, то, что во мне сейчас происходит, необыкновенно серьезно.

— Милая, что с тобой?

— В киносценариях это состояние передается фразой: «Дорогой, я хочу тебя». Или еще более определенно: «Возьми меня!»

— Послушай, прелестное дитя, другой на моем месте мог бы заподозрить в тебе весьма искушенную особу…

— Остается надеяться, что эта мысль не будет для тебя большой помехой? — легко, как бы между прочим, поинтересовалась Элен. Видимо, теперь и для нее настала пора прятать свою неуверенность за не очень смешной шуткой.

Она решительно села, спустив ноги с кровати и, наклонив голову, резко дернула ею, отчего роскошные волосы разлетелись веером, скрывая заалевшее от смущения лицо. Что было за этим отчаянным движением? Попытка перебороть зов непослушной разуму плоти? Стыд? Или желание заставить себя на что-то решиться? А может быть, она просто понадеялась таким образом собрать свои мысли, разбежавшиеся невесть куда? Элен бы и сама сейчас не ответила… Наверное, всего понемножку.

Она встала и заявила тоном, не терпящим возражения:

— Я сейчас вернусь. А ты меня жди. Разденься, ложись и делай вид, что спишь.

Элен поспешила в ванную и встала под душ. Вода оказалась холодноватой, что было даже кстати: хотя бы вернется способность обдумать все, что могло и может случиться. Зря надеялась. Из клочков мыслей так и не удалось составить хотя бы одну стоящую. Элен растерлась полотенцем, взяла с полки выстиранную Кларой заветную кремовую ночную рубашку и осторожно просунула в рукав почти уже зажившую руку. Плечо, кажется, уже и не болело, но пугала память о боли.

Интересно, что сейчас делает Филипп? О чем думает? Будто в шутку сказал про нее: «Искушенная». Если бы…

Остается надеяться, что он послушался ее взбалмошного приказа ждать в постели. А если нет? Если нет, то неизбежны занудные разговоры о прошлых ошибках, об умолчаниях и дурацких поступках, а это снова может поставить под вопрос исполнение мечты.

Элен, не накинув халата, в одной рубашке, вошла в спальню. Если бы она только знала, как хороша сейчас, наверняка ей было бы легче одолеть страх и душевное смятение. Кремовый шелк мягкими складками ниспадал с ее плеч. На тонкое кружево воротника легли локоны, отливающие темным золотом. Широко распахнутые глаза выдавали одновременно настороженность, надежду, растерянность и страсть.

Полные яркие губы приоткрылись во вздохе облегчения: он ждал ее! Филипп с крепко зажмуренными глазами полулежал на высоких подушках, закрытый по пояс одеялом. Элен получила возможность внимательно рассмотреть мужчину своей мечты. Красив, ничего не скажешь! Эти прекрасные густые белокурые волосы! Эта чистая линия волевого подбородка! Плечи бугрились мускулатурой, мышцы рельефно очерчивали широкую грудь, густо припорошенную светлой растительностью.

Молчание явно затянулось, и Элен решилась его нарушить.

— Филипп, ты опять утратил зрение или выполняешь команду «спать»?

Тот открыл глаза, быстрым взглядом окинул Элен, тут же снова зажмурился и восторженно воскликнул:

— Вот теперь уж точно ослеп, до того ты хороша! Но сколько же можно стоять босиком на холодном полу?

Элен протопала к окну, задернула штору, отчего комната погрузилась в полумрак, потом подошла к кровати и юркнула под одеяло, прильнув к плечу Филиппа.

— Как твое плечо, Элен?

— Не думай об этом. Когда о нем не думаешь, оно молчит.

— Ты действительно…

И Элен решительно перебила:

— Да, я действительно этого хочу! Угадала твой вопрос? Да что, в конце концов, происходит! Нет чтобы завоевать любимую, так мужчина предлагает именно ей действовать!

— Я боюсь за тебя, дорогая!

— Я сама за себя боюсь, но меня это нисколько не останавливает.

Филипп повернулся к ней и внимательным, долгим взглядом начал изучать ее лицо. Но она, целуя его глаза, снова заставила его «ослепнуть». Элен целовала его, медленно переходя от глаз к носу, потом к щекам. Досталось и шевелюре, и уху. Наконец губы Филиппа потребовали своей доли внимания. Потребовали решительно, настойчиво, и Элен ощутила в себе радостную свободу от вечного контроля отрезвляющих мыслей. На всем белом свете был только этот великолепный мужчина и она. И ничего больше!

В момент их жарких, но в то же время осторожных объятий плечо заявило о себе неким отголоском боли, но Элен, пересилив себя, ничем не выдала испуга, настоятельно приближая вскипающее внутри нее предвосхищение счастья.

Филипп, бормоча ласковую чепуху, осыпал ее поцелуями. Учащенное дыхание прерывало его торопливые слова. Элен не вникала в это невнятное бормотание, она прислушивалась к тому, что творится в ней самой, пытаясь к тому же разгадать и ощущения разгоряченного страстью мужчины, чтобы не пропустить его зова.

Филипп гладил и гладил ее узкую, гибкую спину, а Элен ласково терлась щекой о его плечо. Время будто остановилось, исчезли мысли обо всем, что не касалось их двоих. Их былое озорство, перепалки, шутовские выходки и серьезные противоречия — все ушло, померкло, умерло. Осталось только импульсивное желание раствориться в трепетных объятиях, впитывая и присваивая себе каждую клеточку души и тела другого. Противиться этому бесполезно. Теперь уже ничто не имело значения.